***

…и что нам остаётся,
когда горит закат,
как будто виноват…
А в чём, не сознаётся.

Его прощальный свет
упал на мелководье,
в рыбацкие угодья,
где рыбы нет, как нет.

Довольствуемся мы
уловом поднебесным
и воздухом воскресным,
и лодкою взаймы.

А что нам остаётся:
в земную благодать
души своей сиротство,
как ленточку вплетать.

 

***

Откуда у пространства столько силы,
чтобы листву по воздуху носить?
Неужто снова осень наступила?
Ну, как не может? Очень может быть…

И суетится до глубокой ночи,
тревожна, словно женщина в письме.
Её размашистый, неровный почерк
так узнаваем, так понятен мне.

Как не узнать, когда пишу я тоже
и неразборчиво, и криво, невпопад.
Полей не соблюдаю – ох, негоже!
Зачем поля? Когда про листопад…

 

***

Время варений, хозяйке работы по горло.
По урожайности яблок побиты рекорды.
Вёдрами яблоки нынче, мешками, возами.
Так на Урале нечасто, вы знаете сами.

Может, и впрямь изменяется климат глобально.
Яблоки всюду: в подвале, и в зале, и в спальне.
Воздухом сладким питается всё населенье.
Воздух смешался с любовью, надеждой, терпеньем.

Летняя кухня клубится в борьбе с урожаем,
бурно кипит, ароматы Земли умножая.
Яблочный запах мы чувствуем нощно и денно,
и разрастается он до размера Вселенной.

 

***

Как пережить эти флоксы и эти люпины?
Странно, зачем это мы их цвести торопили.
Ну, отцветут они, там и до снега недолго.
Сменишь на шапку свою боевую бейсболку.

Хочешь, не хочешь… Зима нас об этом не спросит.
Видишь, неловко за флоксами прячется осень.
Зря торопили, за это несём наказанье:
чувствуем, скоро настигнет момент увяданья.

Что за напасти, покуда цветенье в разгаре,
думать про осень, её шелестящий гербарий,
в мыслях картины просторней рисуя и проще:
первый снежок и последний осиновый росчерк.

Как пережить – не подскажет ни ближний, ни дальний –
снег этот радостный, этот листочек печальный…
Как пережить, чтобы не вспоминать про люпины,
флоксы, настурции, бархатцы и георгины?

 

***

                                        Виктору Винокурову

Живу, в холстах невольно отражаясь,
и живопись по-детски простодушна.
Живу, не дожидаясь урожая
в саду грядущего, он медленнорастущий.

Людей рисую, превращая в кукол,
не наиграться – столь они забавны…
Скажи, такие странности искусством
не назовёшь? А было бы так славно!

Прищурю глаз, пространственные меты
перенесу на полотно скорее,
добавлю в краски воздуха и света,
и напишу дома, кусты, деревья.

И кукольный народ войдёт в картину,
где сам художник на переднем плане,
смеётся ли, другую строит мину –
Бог ведает, рассказывать не станет.

 

***

Снежище разошёлся,
дорожку завалил.
Он лёгок, с виду шёлков,
а не хватает сил

раскидывать сугробы,
освобождать крыльцо.
Так захотелось, чтобы
две чашечки весов

качнулись от того что
подует ветерок,
прибудет с южной почтой.
Он выполнит урок,

который не под силу
ни людям, ни зверям,
он растворит белила,
начнётся тарарам:

развеселится птица,
зазеленится склон,
и прекратит таиться
дождь, и войдёт в закон:

шуметь ему досыта,
губить и врачевать.
И счастье по корытам
в деревне разливать.

 

***

Моя деревня ничуть не краше
таких же бедных и немудрящих,
каких повсюду не счесть, не смерить.
У нашей речки высокий берег,

уступ скалистый цветёт неброско
травой пахучею богородской.
Смотри, какая листва густая
на тех кустах, что растут поодаль.

Стояла кузница за кустами,
немой кузнец выводил мелодию
серпа и молота. Звук металла
простая птица перепевала.

Жуки-пожарники были ярче,
а ветер самый певучий в мире,
бывшая девочка, бывший мальчик
весёлый ветер не позабыли.

Споём Дунаевского, легче станет,
мы все из музыки вырастали.
Пустое дело – искать сравненья
с нашей страною, с нашей деревней.

 

***

Пахнут руки землёй.
Наша почва – голимая глина.
День сегодня хмельной,
отцветают сирень и рябина

под весенний шумок,
забирая душевную смуту.
Знать, любой черенок
приживётся в такую минуту.

А тебе из окна
будет слышно скворцов щебетанье,
и отпустится нам
грех пустого вранья и ворчанья.

 

***

Сама себе не признаюсь,
но, кажется, что по-другому
глядит черёмуховый куст,
шумит непросто, незнакомо.

Он сообщает шепотком,
что будем слитны мы когда-то,
превращены в земельный ком,
суглинистый, коричневатый.

Сквозь нас коренья прорастут,
мы будем даровать питанье
растениям; полезный труд,
а, может, высшее призванье.

Взметнутся к небу дерева,
цветы и травы молодые,
и человек найдёт слова
настолько точные, простые,

чтобы картину передать
с её живинкою земною,
чтоб чувствовалась благодать
черёмухи над головою.

 

***

Малежик пел, что так всегда бывает:
не должен проливаться через край
напиток счастья. Нет, судьба не злая:
на бедном огороде чистый рай.

Омар Хайям писал, что возжеланьям
конца не будет, как не ублажись.
Извечные семейные страданья:
то бисер измельчился, то мужик.

А почему лицо белее мела?
Всё это без особенных причин.
Любовь была. Ты что ещё хотела?
За окнами сплошной ультрамарин.

 

***

Вдоль по воздушной путине
листья с раздетых осин
красные и золотые –
это предзимний почин.

Это господняя воля,
не разбирая пути,
мимо людских сердоболий,
мимо «прощай» и «прости»

просто лететь, и спокойно
лечь на холодную твердь,
чтобы прилюдно, достойно
вынести белую смерть.

 

***

Попробуй без резиновых сапог
пройти до сада, путь не так далёк.

За что кулик болоту шлёт поклон?
Земля здесь недоходна испокон:

суглинок тощий, климат никакой –
то засуха, то льётся дождь рекой.

За двое суток он прополоскал
кусты, деревья, кости старых скал,

освободил от пыли всё вокруг,
умащивая вдох, и взгляд, и слух.

А ветер стал и северней и злей.
Куда паршивее? Куда милей

такой минуты и такого дня.
Какого?  Ты не спрашивай меня.

 

***

                «…им, может быть, на войну придётся»
                                                        М.Цветаева

Надо мальчиков баловать,
может, мальчикам воевать,
может, будет недолгим век…
Отряхни с его шапки снег,
рукавички сними, согрей
руки в тёплой горсти своей.
Слёзы вытри. Не думай, мать…
Ох, не думай, что воевать.

 

***

Где рассыпана клюква по кочкам,
где солдаты воров сторожат,
с полноводными бедами прочно
породнились Пелым да Вижай.

Здесь навьюченный пайвами бродит
по болотам народ коренной,
ждут от нашей суровой природы
снисхождения в день выходной.

Нам привычна холодная влага
подмороженных ягод с утра.
Мы не будем считать за отвагу
принести по четыре ведра.

Заблудиться - минутное дело.
Лай собачий – простой ориентир.
Вот и солнце чуть-чуть обогрело
наш диковинный клюквенный мир.

 

***

Дорога завладела перспективой,
покинув мегаполиса приют,
перебирая старые мотивы:
кусты да камни, опустевший пруд.

Однообразьем утомляет зренье
безлиственный нестройный березняк.
Проедем кладбище, пойдут строенья,
потом внутри автобуса возня

начнётся: ближе к выходу котомки
несут, и укрывается плащом
старушка, и мамаша с ребятёнком
выходит в слякоть, щёлкая зонтом.

А мы с тобой, мой друг, ещё подремлем,
продолжим наш автобусный пробег
и выйдем там, где на сухую землю
займётся падать настоящий снег.

И время приближается иное,
привычному теченью вопреки.
Дрова и печь – всё тёплое, земное.
Как будто надпись в книге. От руки.

 

***

Приходит ночь. Дом деревянный стонет,
земное притяженье превозмочь
пытается. Не спится в новом доме
хозяину, он мысли гонит прочь

прилипчивые, нудные, как мухи.
Да вот и муха подлая не спит!
Всё в этом доме создано для слуха,
всё настораживает и шуршит,

как будто звуки делает слышнее
уральская чахоточная тьма.
Глаза смыкаются, подушка всё роднее,
всё дальше бытовая кутерьма.

Живые занавески освещает
светлее прежней новая звезда,
и паучок пространство обживает,
из воздуха сплетая невода.

 

***

…эта поступь вагонная враз
нам печали стреножит.
День с утра непогожий
новых красок припас,

подмешал суеты привокзальной.
Торгаши на ходу
собирают нехитрую мзду.
Мы живём  односпально,

по-спартански, легко просыпаясь.
Будем дождика ждать,
как саму благодать.
Он придёт шалопаем,

примеряя небесную высь
к середине Урала -
так судьба подыграла.
Все дома и деревья слились,

вертикальной  промыты  рекой.
Скоро станет на улице ярче,
и, промокший до ниточки, мальчик
нам помашет рукой.

 

***

Запорошены снегом дрова
и колун, как положено, в чурке.
Ах, найти бы такие слова,
чтобы грели, как наша печурка.
Краснокожие руки размять,
хлопотать о вечерней кормёжке:
будет чай на плите закипать
и вариться в мундирах картошка.

Будет липа моя за окном
беззащитна: согласно сезону,
ей терпеть, бедолаге, молчком,
вспоминая зелёную крону,
сохраняя тепло в глубине,
затаиться, сдержаться от всхлипов.
Вот бы людям такое суметь,
а не только берёзам и липам.