В память о невинных жертвах

Гологан Зоя Сергеевна

Как-то принято считать, что Россия пережила две войны: I Мировую 1914 года и Великую Отечественную 1941-45 годов. И все обходят молчанием ещё одну войну - гражданскую. Ужасную, самую жестокую, самую безнравственную войну правительства против своего народа.
Сотни тысяч, миллионы ни в чём неповинных людей расстреливались за вымышленные преступления, сгонялись в ГУЛАГ, подвергались пыткам, использовались в качестве бесплатной, бесправной рабсилы.
Когда началось строительство нашего города, производства для создания «Атомного щита страны» прибыли сюда, прежде всего не гражданские строители, а узники ГУЛАГа. Это они прибыли на пустое место и в нечеловеческих условиях возводили бараки, дороги, корпуса и т. д., в кротчайшие сроки не за счёт механизации, а за счёт несметного количества дармовой рабсилы безымянных узников.
От непосильного труда, нечеловеческих условий тысячами умирали и обретали покой на безымянных кладбищах.
Правительственное задание было выполнено в срок. Нужда в дармовой силе отпала. После 1952 года лагеря расформированы.
Город обрёл цивилизованный вид, растёт с каждым годом и готовиться к юбилею. И как-то забыли о тех безымянных героях, на костях которых стоит город. И никто о них не вспомнит, и все уже забыли о том лихолетии, что пережил народ за годы правления Ленина - Сталина.
Мои предки в числе тех, кто пострадал от этого режима. В память о невинных жертвах я решила рассказать о своих родных.
Мой дед, Зарецкий Андрей Антонович, до 1917 года классный художник, общественный деятель, имел небольшое имение, вёл хозяйство, обеспечивающее его большую семью (шестеро детей).
Своими руками он создал райский уголок в селе Шовском, куда съезжались известные люди того времени. Никого не эксплуатировал, никого не грабил. За работу в искусстве получил дворянское звание.
В 1917 году его имение большевики национализировали. Он и его дети оказались вне закона. Трое из них пропали в безвестности в первые годы революции. Трое остались живы и сумели встретиться только 1957 году.
Сам дедушка умер в 1918 году и предан властью забвению, хотя многие его картины хранятся в музеях, в Третьяковской галерее, в частных коллекциях. Только сейчас благодаря титаническому труду Лебедянского краеведа Акимова Валеры восстанавливается память о художнике Зарецком Андрее Антоновиче.
Один из оставшихся в живых его детей мой отец Зарецкий Сергей Андреевич. Ему жестоко пришлось расплачиваться за своё дворянское происхождение.

 Мой отец

Детство и юность. Большая семья (шестеро детей). Его отец - известный художник, помещик. Мать - дворянка, выпускница Смольного. Маленькое поместье - райский уголок, гостеприимный дом. Куча друзей, череда именитых, интересных людей.
Душа в полете. Мечтается продлить рай, созданный отцом. Старший брат Владимир уходит по военной части.
Видимо, предполагалось, что именно отцу (Сергею) предстоит продолжить управлять имением. Отец поступает в 1913 году в Петербургский Политехнический Институт на экономический факультет. Проживает у дяди-адвоката. Вливается в светский мир. Будущее виделось в ярких красках. Умён, красив, везде обласкан и принят. Но начинается война 1914 г. Отца призывают в армию, направляют в юнкерскую школу.
Страна бурлит революционными настроениями. Дед был монархистом, отец - молодой, жаждал перемен, стал эсером. История расправится и с монархистами, и с эсерами. Отцу дорого обойдутся увлечения молодости! По окончании училища был направлен в царскую армию, назначен полковым комиссаром. Но грянул октябрь 1917 го года. Все смешалось. Всё, что было близко и понятно - честь, совесть, верность отчизне, закону, честность, порядочность - всё это на глазах теряло свою ценность и уходило в небытие.
Наступили новые времена, где на смену Закону пришло беззаконие. И лозунги: «Для достижения цели - все средства хороши», «Кто не с нами, тот против нас», «Если враг не сдается, его уничтожают», «Кто был ничем - тот станет всем». Не совсем бедный, тем более образованный человек попадал под подозрение большевистского правительства. Так началась новая жизнь отца - «человека под подозрением».
Полк царской армии был расформирован и отец был переведён в Красную Армию. В 1919 году он получил контузию. По этой причине ему удалось не участвовать в боевых действиях, он был инструктором. «Я никогда не смог бы стрелять в человека, тем более русского» - слова отца из показаний свидетеля.
В 1923 году он вернулся в село Шовское, на родину. К тому времени имущество деда было конфисковано. Бабушке оставили дом и 3 десятины земли.
В период НЭПа отец пытался восстановить хозяйство: выкупил маленькую часть земли. Но если раньше селяне относились с уважением к семье деда, пользовались его добротой, то теперь отец везде становился человеком под «подозрением», «чуждым элементом».
Женился, родилось двое детей - а жизнь в осаде. Кругом враждебное окружение. Наконец, в 1930 году, по доносу, отца арестовали, раскулачили и сослали на лесоповал в Архангельскую область. Благо, к тому времени он развелся с женой. Семья, дети избежали ссылки. Через год из ссылки его освободили, но вернуться на родину ему запретили. Оказался в новом месте ссылки - в строящемся тогда городе химии и военной промышленности  Дзержинске. Вот тогда написал в паспорте место рождения д. «НЕСБЫЛЕЦ».
Рухнули все надежды на осуществление прежней мечты о своем доме, хозяйстве. Здесь он познакомился с моей мамой - доброй, умной, но малограмотной женщиной. Женился, появилась я. В Дзержинске были старые постройки, дома настоящие, а мы жили в бараках. Два или три длинных, двухсекционных барака. Как показывают в хронике тюремные бараки и кругом песок и ни одной травинки. В торце, с одной стороны их, ряд сараев, помоек, туалетов, с другой - трамвайная и автомобильная дорога, а дальше лес.
В бараках на каждую семью - комната по 17 м2. Лишняя утварь выставлялась в коридор. В зимний период коридор становился нашей детской площадкой. Играли в прятки, мячики и т.д.
В году 1935-36 в Дзержинск перебралась первая жена отца с детьми и бабушкой Серафимой Николаевной, потомственной дворянкой, вдовой художника-академика (бабушка получала пенсию за деда, большую непривычную для того времени, пенсию) Стали мы жить вчетвером в 17 м2 комнате. Моя кровать и бабушкин диван стояли напротив и мы с ней сражались клюшкой и шваброй. Бабушка пыталась учить меня иностранным языкам, но безуспешно. Но русский я освоила рано. Припоминаю, ещё до школы я самостоятельно ходила в библиотеку.
Бабушка - феноменальная фигура, особенная. Ее знали все ребята нашего двора. Когда она получала пенсию, она покупала детям гостинцы. Мне запомнилось, зимой она угощала всех морожеными яблоками. В то время это было редкое лакомство.
Летом бабушка, видимо, скучала по лесу. Ноги у нее плохо ходили и оставляли после нее дорожку на песке. Днем я с детьми заигрывалась, а к вечеру мы ватагой отправлялись искать бабушку по ее дорожкам.
Она всегда ходила в черном кружевном костюме и в черном чепце на голове. Дети очень уважительно к ней относились.
Но пожила она у нас недолго. В 1939 году она умерла. Живо помню поход в больницу, похороны, походы на кладбище потом. На месте того кладбища сейчас стоят дома.
Первая жена отца - Зинаида Тимофеевна - по образованию врач, стала заведующей больничным комплексом на молочно-товарной ферме. Они хорошо устроились. При комплексе у них была большая комната, кухня, за окном огород и женщина-помощница. Мы с отцом навещали их, я даже гостила несколько раз у них. Это когда я стала постарше, а Боря ушел в армию. На склоне лет отец признавался мне: «женщин много было, но любил я одну женщину - свою первую жену».
Я думаю, это признание не обидело бы мою маму. У них были особенные отношения. Мама боготворила отца, отец никогда, никоим образом не обижал маму. А с первой женой он жить не мог, не подвергая её и детей опасности, ведь над ним постоянно висела гильотина сталинского режима.
По натуре общительный, веселый, добрый отец всегда становился душой компании. К нему постоянно приходили люди: за советом, за помощью, за добрым словом. Вечно что-нибудь придумывал. В войну варил патоку, мыло, на болоте разработал огород, завел скот. Я ощущала себя счастливым ребенком. Никто нам не завидовал, не обижал.
Помню такое: посреди огорода стоят 2 корзины с огурцами и помидорами; рядом столик с весами и написана цена. В отсутствие отца люди приходили, взвешивали овощи, а деньги под газету клали - и никто не крал, не обманывал. Для всех отец был свой человек.
В 1942 г. мы переехали в барак поменьше. Но находился он в промзоне. Работа отца была рядом, а мне в школу приходилось ходить вдоль забора в разноцветном дыму примерно 2 км. Было страшновато. Но отец никогда никого не боялся. И меня приучил. Я клала в карманы соль. Отец говорил: «Если кто нападёт, бросай ему в глаза соль и беги! Бегаешь ты быстро, тебя не догонят». Психологически это помогало, а больше он ничем помочь не мог. Так он воспитал во мне бесстрашие на всю жизнь.
Люди жили, веселились как-то, а над всеми висела гильотина Сталина, особенно над такими как отец, «бывшими». Видимо, опасаясь ареста, отец всегда держал в доме пузырек морфия. Но воспользоваться им не смог. В июне 1950 г., когда Сталин проводил очередную устрашающую кампанию по зачистке, под названием «дело врачей», приехали к нам на лимузине отец в сопровождении и два джентльмена в костюмах. Нас с мамой выгнали и начали шмон. Шмонать-то нечего: стол, две кровати, тумбочка для хлеба, два ведра и пустой шкаф-перегородка. Всё перевернули. Выгребли несколько блокнотов с записями отца и несколько фотографий. Фотографии, привезенные бабушкой, хранились в сарае. Они остались. Вежливо с нами распрощавшись, отца увезли; предъявлено обвинение по ст. 58-10 ч. I. УК.
Мама несколько месяцев возила отцу передачки в Горький. А я как-то жёстко маме сказала: «Мама, ну чего ты возишь, всё равно ему не передадут, и неизвестно, жив ли он». Потом казнила себя постоянно за эти слова. Но об отце нам так ничего не сообщили.
Маму-пролетарку и меня не забрали с отцом, но мы стали родными «врага народа». Перед арестом отца мама не работала, а потом её долго никуда не брали. Голодали, спасал только огород. Если удавалось бесплатно проехать на трамвае, покупала единственно доступное лакомство - пареный шиповник.
К счастью, в школе никто не знал, что моего отца забрали. Может быть, директору сообщили, но она сама была женой врага народа, всё понимала и очень меня любила. Она вела у нас математику и иногда говорила: «Иди, Зарецкая, объясни им». У меня это хорошо получалось. Так я и проучилась два года, никому не сказав, ни слова об отце. Благо, школа от нас была далеко.
Соседи по дому относились ко мне сочувственно, помогали, чем могли. Потом мама устроилась на работу шлакоблочницей. Через год могла сойти за узницу Освенцима.
В 2010 году мне удалось получить копию из уголовного дела отца. И опять отец поразил меня стойкостью и порядочностью. Из родных назвал только маму и меня. О прежней семье, сестрах не заикнулся. Ни на кого ничего не наговорил, хотя его очень к этому склоняли.
С деревней «Несбылец» пришлось расстаться, называя истинное место рождения - село Шовское. А за ним поползли старые грешки: «враждебный элемент», эсер, троцкист. Один из свидетелей донёс, что отец проповедовал, что власть и социалистический способ хозяйствования приведут страну в тупик.
Это сейчас мы знаем, что именно это и произошло, а тогда за такие слова - «вышка». Спасло провидение. Одним из следователей оказался его ординарец по царской армии. Он посоветовал отцу разыграть из себя сумасшедшего. Ему это удалось. Прошёл медкомиссию, признан шизофреником. Направлен в закрытую психбольницу в г. Казань. По рассказам отца, там много было таких «шизофреников»: бывший командир «Авроры», известный математик, и др.
От тех экзекуций, что к ним применяли, можно было на самом деле сойти с ума. Не буду их пересказывать.
В больнице он пробыл год. Осенью 1952 г. его привезли домой в сопровождении медсестры. Забрали молодца, полного сил и энергии (отцу было 55 лет), а привезли беззубого, немощного, заговаривающегося старика. С трудом можно было его узнать. Пришёл в себя только через несколько месяцев. Но штамп в паспорте: «шизофреник» остался.
Бывший главбух больницы, председатель городской ревизионной комиссии, ведущий преподаватель курсов бухгалтеров, мог теперь работать только счетоводом с мизерной зарплатой, а затем и с мизерной пенсией. Нищета немыслимая на оставшиеся 8 лет жизни. Но ЖИЗНИ!!!
Умом отец не тронулся, но морально был сломлен.
В 1952 году я окончила школу и попыталась поступить в Ленинградский политехнический, на физико-механический факультет. С математикой я была в дружбе. Участвовала в олимпиадах, играла в шахматы, довольно сносно. Но при поступлении написала, что мой отец осужден по 58-10 ч. I. УК. Я все без запинки отвечала, но больше «4» мне не ставили. С такими оценками переводили на другие факультеты, но меня никуда не приняли.
Вернулась домой и на работу не принимали дочку врага народа. Жили на мамины гроши. Только когда вернулся отец и умер Сталин, меня приняли на работу. А в 1953 г. я, по настоянию отца, поехала в Свердловск, в УПИ. Там сдала все на «5» (кроме сочинения - на «4»). Началась новая эпоха. Когда правителем стал Хрущёв, отец сказал: «Ему спасибо хотя бы за то, что люди перестали бояться говорить».

Волею судеб по окончании института я из-за мужа пошла по спецраспределению. Сначала Ангарск, потом Свердловск-44. Так вот и прожила в нем 54 года.
Отец так и не решился полностью открыться о своем прошлом, дворянском происхождении - о дедушке, классном художнике. Боялся за меня. Только от краеведа г. Лебедяни Алимова Валерия узнала и про деда и про свою реабилитацию.
В 2012 г. побывала в с. Шовском, поела рыбку из пруда Зарецкого (селяне сохранили имя создателя этого пруда), побывала на могиле деда. За ней до сих пор ухаживают. Могилы бабушки и отца в Дзержинске утеряны.
5 декабря 1960 года отец попал под поезд. Почти мгновенная смерть. В день похорон абсолютно весь снег стаял. Такого еще не наблюдала я за всю долгую (80 лет) жизнь.
В последний год отцу, вместо комнаты в бараке, дали пол садового домика - примерно 15 м2. Стены промерзали, покрывались изморозью. Вот такую бесславную жизнь прожил умнейший, благороднейший, верный отечеству человек. И сколько таких благороднейших людей бессмысленно погибло! Сколько их свалено в общую канаву без погребения!
Ход истории ни изменить, ни повернуть назад. Но мне кажется, мы потомки должны покаяться за их судьбу, помолиться и помянуть.
Нельзя сделать вид, что этого кошмара 1917-1952 гг. не было!
Об этом надо знать и помнить, чтобы не было повторения.