Она выделялась среди одноклассниц какой-то особенной красотой... Натали, Наташа, Наташка, на украинский лад Наталка. И прекрасна она была малоросской красотой: чернокосая и чернобровая, белолицая и синеглазая. В классе едва ли не половина мальчишек писали ей записки, предлагая свою дружбу, признавались в любви.

Толька Рыжов Наташке записок не писал, не страдал по ней. Его больше увлекали реалии уличного бытия, чем жизнь упорядоченного школьного сообщества. Да и девчонки его особо не интересовали. Ему казалось, что он свободен от сантиментов и предрассудков.

Но вот как-то он удивился сам себе. Когда он запутался, отвечая на вопрос учителя, тот поднял Наташу:
- Батурина, помоги нашему нигилисту.

Наташа встала и, глядя на учителя, стала что-то говорить. Толька слушал невнимательно.
- Ты понял, Толя? - спросил учитель.

Наташа повернула голову и посмотрела на Тольку. Обычно равнодушно-циничный, Толька вдруг с ужасом почувствовал, что краснеет под ее взглядом. Он произнес какую-то грубость невнятно и сел без разрешения. Он не в состоянии был увидеть, что и Наташкины щеки заалели.

И так уж случилось, что на производственную практику (а было тогда такое) они, четверо десятиклассников: Наташка, Нинка, Юрка и Толька, - попали вместе в один цех. В цехе они осваивали электромонтаж. Наташа и Нина работали с тоненькими проводами, а Толя с Юрой больше орудовали гаечными ключами и молотками.
Нина Ельцова тоже была красивой дивчиной, но близорукой: носила круглые старушечьи очки, которые ее сильно портили.

Цеховые парни, да и мужички, вовсю с ними любезничали, но порою по простоте душевной говорили им пошлости. Девчонки, конечно, терялись, хотя и старались вида не подавать.
Тольку и Юрку мужики постоянно зазывали с собой в курилку, где все ругали начальников, матерились, рассказывали похабные анекдоты и случаи из своей жизни, откровенничали о девчонках, а в дни получек посылали практикантов за водкой в магазин. Приобщение к мужской компании парням льстило, и они непроизвольно старались держаться от своих «правильных» девчонок подальше. Они не задумывались, не дошли до понимания того, что встали на путь предательства. Да, да, предательства.

Особое внимание Наташе уделял Генка Сорокин, здоровенный парняга, вернувшийся со службы в армии. Генка в курилке особо отличался бесстыдными рассказами со смакованием и подробностями о своих победах над телками, чувихами и бабами. И Юрке, и Тольке было неприятно слушать Генку, но они в этом не признались бы даже друг другу. Когда мужики начинали хохотать, они тоже хихикали - за компанию.

А однажды случилось вот что. Генка подкрался сзади к девчонкам и обеих враз сгреб в охапку. У Нинки свалились очки, она запищала. Генка выпустил ее из своих объятий, а Наташку продолжал держать.
- Ну, ты, охломон, отпусти сейчас же, - звонко произнесла Наташа, голос ее от обиды дрожал.

Женщина, работница цеха, да и мужики тоже стали заступаться за нее:
- Отпусти девчонку, зачем обижаешь... Это тебе не твои профуры...

Генка растерялся, отпустил Наташку, а затем, желая, видимо, не потерять лица, с фальшивой бодростью заявил:
- А я, может, на ней жениться хочу. Вот сделаю официальное предложение... когда подрастет...
- А я уже выбрала себе человека, за которого выйду замуж, - горячась, но с достоинством заявила Наташа.
- Это кто же такой? - опешил Генка.
- Я за Тольку замуж выйду, - сказала Наташа. Серьезно так сказала, спокойно.
- А он что, тебе предложение уже сделал? Чего же ты молчишь-то, Толян? Тихушник!
- Нет, я не делал предложения, - промямлил Толька.
- А я сама сделаю ему предложение, я сама выйду за него замуж, - отчаянно заявила Наташа.

Толька сгорал от стыда перед цеховым народом. Ему всегда было страшно, неуютно быть в центре события, в центре внимания, он боялся быть объектом обсуждения.
Наташа смотрела на него чистыми большущими глазами, щеки ее алели. Вся она была - порыв, решительность, открытость, ожида­ние...

- Ну, вот и Тольку окрутила... Как говорят: «без меня - меня женили», - пропел, ерничая, Генка.
- А я тебя не возьму, - выпалил вдруг Толька и повернулся к Генке. - Пойдем покурим.

Они пошли в курилку, не оглядываясь. Наташа сошла с лица, на глаза ее навернулись слезы. Нинка стояла, открыв рот. Цеховые были ошеломлены, некоторые из них плюнули вслед Тольке.

Толька и на этот раз не понял, что совершил еще одно предательство. Причем предательство ужасное, которому не может быть прощения. Он не понял, как враз низко пал не только в глазах любящей его девушки, но и в глазах того же Генки, всех...

Через много лет он увидел Наташу в городе. Она шла с мужчиной, видимо, с мужем. Они оживленно разговаривали. Всем своим существом Анатолий рванулся было к ней: ему так захотелось с ней поздороваться хотя бы. Но не подошел. И не оттого, что она была не одна.
Наташа была красива, еще красивее, чем тогда. Яркой вспышкой предстали в его памяти огромные глаза той Наташки, ее ожидающий помощи, защиты, понимания взгляд.

Только сейчас он вдруг осознал, что всю жизнь свою любил Наташку. С большим опозданием, сейчас, он ощутил глубину своего падения, из которой ему уже не выкарабкаться. Он побрел по улице. В голове барабанно ухали слова из известной песни Александра Кальянова: «...блудный сын, он все бродит, все бродит, все бродит по свету...» Их перебивало скрипучее: «А при чем здесь сын?.. При чем - блудный? Чушь какая-то...» «...он все бродит, все бродит, все бродит...»